Стихи

Не предавал ни дело, ни мечту,
но во главу угла поставил дело.
Перехватить пытался на лету
все стрелы, что меня казнить хотели.

Я их сломать старался, но они
упрямо гнулись. Разжимая пальцы.
И без тебя безумны были дни,
как Мендельсон
без свадебного вальса.

Ну а когда был правильным расчет,
те стрелы больно
в грудь мою вонзались…
Но мы с тобой не встретились еще,
счастливых слов друг другу не сказали.

Ухабами пугала колея…
Я осознал с тревогою и грустью,
что среди стрел одна была твоя –
Её узнал по стонущему хрусту.

Она нижнее, звонче, тоньше всех.
Теплом светилась и легко сломалась…
И я забыл, что радость – это смех.
И я забыл, что смех – вторая радость.

Увы, совсем не сказочный герой,
я отбиваю пагубные стрелы…
Перо ломаю, вновь беру перо,
чтобы слова мои тебя согрели.

А стрелы все летят со всех сторон.
Кто зло несет, то все равно
промажет…

Вдруг замечаю: юный Купидон
стрелой любви приветливо мне машет.

Поезд плавно скорость набирает,
разрывая время и тоску.
И колеса эхом повторяют
с детства незабытое «ку-ку».

Хороводят за окном березы.
Бликами густой туман прошит…
И кукуют щедрые колеса
столько лет мне, сколько не прожить.

Плачу за то, за что нельзя платить,
и что, как счастье, не купить по блату.
За дерзкое желание творить
Всевышнему моя земная плата.

Опять волна с волной играют в прятки,
невинную повинность отбывая…
Пирс – грубо на бок брошенная свая,
уткнулся в море, словно страж порядка.

Бывал я схож с видавшим виды
пирсом, —
прибой на мне плясал шальные
танцы…
Как черепаха, прятал тело в панцирь,
и сваей поперек волны ложился

Кому-то был надеждой на спасенье,
кому – на удивленье –
просто камнем…
Скала зависла тенью, будто Гамлет
у неба жалко просит всепрощенья.

Обманула? – Значит, заслужил.
Предала? – Я этого достоин:
сердцу твоему не дослужил,
так что храм любви мы не построим.

И не прячь улыбку в уголках
губ своих. Ехидство трудно спрятать…
Ты – журавль в небе. А в руках
та синица, что умеет плакать.

Дочери Татьяне

В Эмиратах закат, как рана.
Может, этим похож на зарю…
Я с тобой говорю, Татьяна,
словно с мамой своей говорю.

Ты так с бабушкой своей схожа,
как рассвет на закат похож.
Я сейчас далеко, но все же
кто роднее, не разберешь.

Ты улыбкой и статью вышла,
продлеваешь наш славный род:
продолженье меня – твой Миша, —
значит, род наш не пропадет.

… А в саду родословном нашем
так же яблоки ветки гнут…
Чьи-то голуби крыльями машут —
мне привет свой из детства шлют.

… Небеса в Эмиратах, как своды,
а под ними – воздух поет…
В загранпаспорте твое фото,
как прописка в сердце моем.

Не любовница, не жена,
ты тот самый счастливый случай,
когда чувствую: стану лучше, —
ты ведь мною заражена.

Ты готова хоть под венец,
сладко дышишь весной в лицо мне…
Кто судьбою был раскольцован,
тот не верит в судьбу колец…

Не любовница, не жена,
но дороже обеих сразу…
И хмелеет от счастья разум, —
все сильнее ты мне нужна.

Мы еще на брудершафт не пили.
И пусть это действо впереди,
слово «пить» созвучно – «бередить»,
если в жизни часто подводили,

липко в душу лезли с первым «ты»,
в ней бесцеремонно ковырялись…
Сколько раз мы в людях ошибались,
доверяя тайны и мечты.

Мы еще на брудершафт не пили.
Не спешим переступить ту грань,
за которой слово, как игра:
в «ты» сыграли и горшки разбили.

Мы еще на брудершафт не пили,
потому общаемся на «Вы»…
Когда в небе много синевы –
на земле всегда чуть меньше пыли.

Как знамение, именье,
где затравленные дни,
догоревшие поленья,
догнивающие пни.

Все, что было, то уплыло.
Время вспять не повернуть.
Только былью, словно пылью,
родовой засыпан путь.

А дубы – аристократы
мудро листьями шуршат.
Перелистывая даты.
помнят горечь многих дат.

Перепуганное бегство
от бушующих знамен.
Невеселое наследство –
есть именья. Не имен.

Дальний свет не станет ближним,
не ослепит нам глаза…
Доживают под Парижем
и графини, и князья…

Я к Мисхору прикоснулся.
Понял слово «хорошо»
деревенским ровным пульсом,
городской больной душой.

А именье, как спасенье
на опасном рубеже.
Здесь приходит исцеленье
моей раненой душе.

Спешим спешить…
Торопимся куда-то,
своих не отмечая главных дат.
Спешим друзьям
дарить подарки к датам,
и за друзей
врагам долги отдать.
Простую правду,
как краюху хлеба,
от сложной кривды
смело отломив,
заметить, как на добром
синем небе
вдруг появилась
грозовая нить.
И огорчиться.
А потом придумать, чтобы гроза
была не так страшна…
И, если нужно,
сердцем лечь на дуло,
чтоб не взорвалась
криком тишина.

Спешим спешить…
Как будто бы две жизни,
ну, минимум одна,
в запасе есть…
Легко изобретаем
чудо-мысли,
и дарим их,
как радостную весть.
И веруем,
что это нам зачтется
на самом
справедливейшем суде…
А солнце
теребит лучи, как четки.
И мы,
как белки
снова в суете.

Кому Нью-Йорк, Париж…
Моя столица —
где первый в жизни
я построил дом.
Где первая
певучая
страница,
как первый луч
за маминым окном.
Где суждено мне
в детях повториться,
хмелеть от милых
и счастливых лиц.
И я горжусь:
Донбасс –
моя столица
и что в Донбассе
много есть столиц.

Когда на пятки
наступает время,
тогда друзья
становятся врагами,
ну а враги – постылыми друзьями.
И это не услада.
Это бремя,
какому, как цыганке,
трудно верить.
Как и судье,
что прожил жизнь без взяток…
Так больно биться лбом
о вражий берег,
чтоб сбросить время
с обнаженных пяток.

Я, если надо,
все перетерплю:
клеймо позора
и осколки славы.
Я подожгу
погасшую зарю,
чтобы рассвет
всегда был
златоглавым.

Все чудеса
мне станут
по плечу.
Перечеркнув
взаимные обиды,
к тебе лучом
рассветным
прилечу
улыбку
на твоих губах
увидеть.

Что имею и что наживу я,
все отдам за строку ножевую…

Пусть она заштормит твою душу,
перережет пусть горло горю…
Так бросается море на сушу,
так бросается суша на море.

И ломается воле судеб,
разъедает плесень обитель…
Победителей – знаю – не судят,
но не знаю, кто победитель…

Облака трещат грозовые, —
это сердце с рассудком спорит.
Грех возьму за стихи ножевые, —
ты и суша моя, и море.

Кайся перед небом иль не кайся,
у судьбы спасенья не моли.
Словно раб, целую твои пальцы,
и прошу у Господа любви.

Тихое слово

Самолетная точка
отдалась высоте…
Рвется швейная строчка,
если нитки не те.

Зреет тихое слово, —
громогласно оно!
Для раздумий – основа,
для стихов – полотно.

 

Хмельная музыка стиха

Я ищу мелодию в стихе,
но бывает,
словно не поется.
Спотыкаясь,
в строчке нервно бьется,
выбиваясь
из привычных схем.

Разбавляю музыкой слова.
Им дарю
диезы и бемоли.
Когда строчка
вырвется на волю,
в невесомость
сходу голова…

Я хмельную музыку стиха
слышу,
но не вижу ее крылья.
И летит
над небылью и былью
песенная
звонкая строка.

«… Из сарая, как из ангара,
рвется к звездам моя душа»
Ю. Лебедь

Пустоцветы на солнце сгорают,
сорно портят парной чернозем…
А тебе даже в старом сарае
гулкий чудится аэродром.

На себя и на лето не сетуй, —
мастера вы торить и творить…
Словно яблоки, солнечным светом
наливаются строчки твои.

Ах, как щедро они плодоносят!
Нет корысти в них, злобы и лжи.
… На бумаге, как на подносе,
нечервивое слово лежит.

У зимы серебряное счастье.
Хрупкое, как первый тонкий лед.
Все проходит.
С холодом прощаться
призовет нас птичий перелет.

… Над землею лебеди проплыли.
(Боже, сохрани их, не губи!)
Чувствую:
растут у сердца крылья
для полета и большой любви.

А по-детски солнцу улыбаться
переучат теплые лучи.
И пойму я: это также счастье,
когда сердце крыльями стучит.

Иду навстречу властному огню.
Совсем не рано,
но еще не поздно.
Как ветку вишни,
небо наклоню,
чтобы ты с него
легко срывала звезды.

Я – сильный.
И мне это по плечу.
Способен я
на большее, пожалуй…
Да только очень многого хочу:
вписать твою звезду
в свои Стожары.

Засыпает мое сокровище,
отплывает в сладкую сказку…
Ну а мне тревожно становится,
как еще не бывало ни разу.

Словно кто-то чужой, неласковый
оказался в той сказке раньше,
заготовил всякие пакости,
пересыпал всю правду фальшью,

перекрасил белое в черное,
Юг поставил туда, где Север.
Из живой воды сделал мертвую…
Огнедышит трехглавый Цербер.

И мне страшно. Все время кажется:
этот кто-то рвет злобно небо,
и над сказочным сном куражится, —
в нем хрипит, задыхаясь, лебедь…

Травы чахнут, реки потрескались, —
дышат пылью сухие русла…
Стало в сказке совсем невесело,
и без струн онемели гусли…

… Это ж надо такому пригрезиться!
Впрочем, с явью немало сходства…
И молюсь я на свет полумесяца.
Ну а что еще остается?

Спи, родное мое сокровище,
стань доверчива солнцу, людям…
Утром мир, как окошко, откроется,
и пусть будет он добрым чудом!

Я поставил на карту удачу,
и бабло, и ворованный крест.
Показалось: средь песен и плача
ты достойнее лучших невест.

Ну а если вдруг все проиграю,
то с обрыва в обрыв головой…
Я с тобой был на краешке рая,
думал: ад обошел стороной.

Счастлив был, что кому-то я нужен,
если хоть с кем-то словцом
перекинуться…
За три моря осталась гостиница
и пропахший тоской званый ужин.

Мне казалось, что я тогда выжил,
есть подруга, а будет женой…
Как лимон, был предательски выжат.
Все разрушено, все сожжено…

И не мне поют птицы в полесье.
Я сегодня не там, где вчера.
Я опять при чужом интересе —
ни бабла, ни кола, ни двора.

В этом мире я миру не нужен,
снова не с кем словцом перекинуться.
Нары мне заменяют гостиницу,
а похлебка и есть званый ужин.

… И вовсе я не волк в овечьей шкуре,
но стать меня кисейным не проси.
Луна, как лампа в желтом абажуре,
над садом очарованным висит.

И тени надвигаются на лица,
и созревают мысли без купюр…
Придет рассвет. И сказка повторится:
вновь станет белым желтый абажур.

Я не стыжусь своих ночных стихов.
Они сырые, но зато честнее
придуманных тобой красивых слов.
От них хмелеют. И от них трезвеют.

Поправлю утром бьющую строку
и слова заменю на ранг повыше…
Поверю, что я многое смогу,
и ты меня, хоть поздно, но услышишь.

Ты- женщина. Бываешь не права,
когда с рассудком сердце плохо дружит…
Мне кажется, что все твои слова
подсказывают, как тебе я нужен.

Ты — женщина. И гордость, и порок.
Ты — женщина, что мало и так много…
Я потому забыть тебя не смог,
что без тебя скучна моя дорога.

Ты не сказала главных честных слов.
Ты отмолчалась. Стала безучастной…Прости, но если существует зло,
хоть чуточку, но ты к нему причастна.

Нас время проверяет на излом
бумагой. У нее подельник — лакмус…
Нас гнут к земле, а мы опять встаем,
с предателей страны срывая маски.

Мы — Ваньки — встаньки, чудо — чудаки,
мы — буратины, что в воде не тонут,
но мы сгораем в поисках строки,
желаем познакомиться с фантомом,

и доказать, что нам дороже честь.
Мы — за свободу, но мы против мести…
А время предлагает старый тест —
на доброту, порядочность и честность.

Не бывает святее обычая,
чем светло прославлять вечное.
От ударов судьбы не бычиться,
до небес возносить Женщину.

Не ходить все вокруг да около,
а кричать о Любви крыльями!
Ну а если молчать, как колокол,
у какого язык вырвали.

Ты говоришь:
— Не хмурься, улыбнись!
Тебя улыбка делает моложе…

Я – не актер.
Я не могу на «бис»
с годами стал и сдержанней,
и строже.

Не спорю,
что с улыбкой веселей.
Улыбка – свет.
Ему бездонно литься…
Страшны гримасы
преданных друзей,
что примеряют шутовские лица.

Еще страшнее.
Сердца нервный стук.
Ожог души.
Он хуже всяких пыток…

Сегодня предал
мой вчерашний друг.
Мне больно. Горько.
И не до улыбок.